Журнал «Филология и культура. Philology and Culture»

Термины колониальный и постколониальный применительно к русской литературе в ряде академических сообществ вызывают отторжение, воспринимаются как антирусские метки. Статья направлена если не на смягчение подобного восприятия указанных терминов, то в какой-то мере на методичное их внедрение в научный дискурс о русской литературе. Если в предыдущей нашей статье «Фазы колониального дискурса в русской литературе о Туркестане», опубликованной в 2017 году во втором номере журнала «Филология и культура. Philology and Culture», основной акцент был сделан на временные фазы как в истории, так и в литературе, посвященной Средней Азии, то в данной статье речь пойдет о наполнении терминов колониальный и постколониальный материалом из русской литературы XX и XXI веков. Основное внимание уделено постколониальным вопросам в травелоге Юрия Карабчиевского «Тоска по Армении», написанном задолго до развала империи, осмыслению постсоветских и постимперских проблем в прозе Сухбата Афлатуни. Сделан акцент на специфике приемов постколониальной литературы: в частности, рассмотрена метафора стагнации – летаргарий. Эскизом дан портрет лирического субъекта стихотворной прозы Санджара Янышева, в которой прочитывается палимпсест колониального и постколониального периодов советской истории и современности. Лирический герой Янышева феноменален как средоточие всех травматических, полуосознанных перипетий двадцатого столетия, отзывающихся в дне сегодняшнем.

В статье рассматриваются жанровые стратегии переводов басен Крылова, выполненные татарскими поэтами и переводчиками в XIX – начале XX века. Цель исследования – установить характер корреляции жанров басни и масал (мәсәл) в межлитературном контексте. Выяснено, что татарская басня имеет особенности, которые выводят ее в область негомологического соответствия с русской басней: в ней по-своему раскрывается как идентичность татарского народа, так и история его литературы. Фактическая основа работы – переводы Г. Тукая на татарский язык басен И. А. Крылова, которые в 1909 году вошли в книгу «Энҗе бертекләре» («Жемчужины»). Сделан вывод о том, что переводы на татарский язык произведений русского баснописца стали частью диалога литератур. Этот диалог был сложным и уникальным одновременно, прежде всего потому, что созданные на рубеже веков переводы басен Эзопа, И. А. Крылова, И. И. Дмитриева способствовали формированию поэтики басни в национальной литературе, складыванию основ теории этого жанра. Переводы Тукая выполнены в прозе. Такая форма коррелировала с известными ему жанрами родной литературы, которые были близки к масал своей дидактической направленностью, например насихатами, хикаятами. Последнее заметно меняло поэтику басни: в вольных переводах Тукая усилено впечатление от самого события или ряда действий, наконец, на саму мораль или обобщение, которые были акцентными, сильными в своем нравственном содержании.

В статье рассматривается специфика преломления мениппейной традиции в романе Макса Фрая «Мой Рагнарёк». Установлено, что мениппея является важнейшей структурообразующей, жанрообразующей структурной моделью фэнтези Макса Фрая. В романе «Мой Рагнарёк» мениппея, синтезированная с фольклорной сказкой, посредством ярко выраженной смеховой стихии, карнавальных развенчаний, абсолютной свободой сюжетного развертывания расширяет жанровые границы фэнтези, является важнейшим средством конструирования и раскрытия карнавального образа персонажей, оказавшихся в равных условиях апокалипсиса, а также выполняет сюжетообразующую функцию, фактически запуская цепную реакцию ключевых событий. Образы богов и героев разных мифологических традиций (Один, Арес, Аид, князь Дракула, пророк Мухаммед) в романе профанируются, переводятся в смеховой план; всем им свойственно эксцентричное поведение, каждый втянут в ситуацию скандала. Мир фэнтези, населенный одновременно греческими, германо-скандинавскими, индейскими богами, лишен ограничений: его исключительная свобода позволяет сосуществовать в едином – смеховом – пространстве мифологическим, легендарным и историческим персонажам. Погруженные в единый мир предапокалиптической трагедии, представители разных культурных традиций и мифологических сюжетов, репрезентованные отнюдь не «героически», оказываются частью неомифа о некоем общем мире, в котором нет одного «спасителя», наделенного особой миссией, но за равновесие этого хрупкого мира несет ответственность каждый.

Темой статьи является исследование специфики функционирования древнерусского текста, книги «Александрия», в романе русского писателя, филолога, специалиста по древнерусской литературе Е. Водолазкина «Лавр». Обращение к данной теме связано с тем, что для современной литературы характерен широкий диалог с предшествующими текстами, и выявление форм и функций этого диалога остается актуальной задачей литературоведения. Основной целью исследования является определение сущности размышлений писателя, обращающегося к средневековому тексту «Александрии», о проблеме жизненного пути человека. Исследование романа «Лавр» дает основание утверждать, что и сам образ книги «Александрия» и ее содержание приобретают в романе структурообразующее значение, отмечая этапы пути героя и его эволюции. Книга соотносится с романом и на уровне присутствия значимых мотивов: ведовства, наложения рук, мотива числа четыре. Постоянное обозначение параллельности пути Александра и Лавра позволяет автору заострить значимую проблему соотношения познания и веры. Итогом исследования является утверждение, что структуро- и смыслоообразующая функция «Александрии» в романе «Лавр» связана со стремлением разомкнуть историю жизни героя, подчеркивая сложность проблемы обретения веры, и утвердить идею важности самого пути, соединяющего в себе и настойчивую силу познания Александра, и внутреннюю самоуглубленность Лавра.

В статье рассматривается использование монтажа в романной прозе Д. Липскерова при конструировании текстового пространства. Д. Липскеров создает свои произведения через соположение и переплетение нескольких монтажных синтагм, которые закреплены за каждым главным героем и в которых главным маркером является маркер пространственный. С опорой на кинематографический и литературный опыт Д. У. Гриффита, а также на основные тезисы монтажной теории С. Эйзенштейна, исходя из этих взглядов на природу монтажа, отчего стоит принять во внимание оппозицию монтажа как ощутимого / неощутимого, предлагается выделять монтаж утилитарный и идеологический. В рамках анализа текстов Д. Липскерова выявлено, что все они построены с использованием первого вида монтажа, утилитарного, призванного для конструирования конвенциональной сюжетной модели, «привычной» реципиенту. Однако в определенных условиях этот монтаж способен обретать характеристики монтажа идеологического, чья функция – во «взрыве» привычной семантики, создании новых семантических узлов и трансляции авторской интенции. Помимо этого, идеологический монтаж присутствует в прозе Д. Липскерова в моментах метаморфозы, трансформациях, то есть актах семантического напряжения, позволяющих реципиенту проследить за трансформацией мотива, образа. Таким образом, Д. Липскеров через использование утилитарного и идеологического монтажа конструирует собственную миромодель.

В статье рассматриваются ключевые произведения представителя младшего поколения первой волны русской эмиграции Владимира Варшавского: «Ожидание» (романа, работа над которым продолжалась на протяжении всей жизни писателя) и «Незамеченное поколение» (ретроспективного манифеста, написанного в годы, когда представители русской эмиграции – в частности, критики Георгий Адамович и Глеб Струве – подводили итоги своей деятельности) в контексте его эпохи. Также уделяется внимание понятию «метаромана» – к этому жанру, оказавшемуся востребованным среди литературоведов, относили произведения вечного «оппонента» Варшавского, Владимира Набокова. Владимира Варшавского же считали «апологетом» «человеческого документа». В настоящей работе предпринимается попытка анализа главного романа В. Варшавского с применением того инструментария, которым пользовались исследователи его эстетических «соперников», с целью доказать, что автору «Незамеченного поколения», при иных «творческих» установках, не чужды приемы, «осуждаемые» писателями из круга вдохновителя «парижской ноты», «властителя дум» целого поколения эмигрантских авторов Георгия Адамовича. Такое прочтение позволит по-новому взглянуть на творчество «летописца эпохи», автора ретроспективного манифеста «незамеченного поколения», а также расширить границы понимания метаромана как литературного явления.

В статье рассматривается процесс рецепции книги М. М. Бахтина о Достоевском в США в 1950–1970-е гг. Опубликованная в 1929 г. монография русского ученого на несколько десятилетий оставалась в памяти лишь небольшого круга специалистов в СССР и российском зарубежье. Ее путь к американским славистам начинается в момент развернувшейся в «Новом журнале» полемики вокруг статьи Н. С. Трубецкого, чье видение художественных особенностей романа Достоевского оказалось созвучно пониманию полифонического романа М. М. Бахтиным. В последовавших публикациях Р. В. Плетнева, В. И. Седуро, Р. О. Якобсона книга М. М. Бахтина оценивалась как оригинальный и серьезный вклад в дело изучения Достоевского. Выход в 1963 г. второго издания книги заметно усилил интерес к идеям Бахтина русско-американской славистики, в частности Н. В. Первушина и Д. И. Чижевского. При этом у подавляющего большинства авторов сохранялась инерция восприятия Бахтина как ученого, близкого к «формальной школе».

Рост авторитета Бахтина, вызванный публикацией монографии о Рабле (1965), усилил интерес к его идеям уже непосредственно американской славистики и литературной теории. С появлением перевода «Проблем поэтики Достоевского» (1973) идеи Бахтина начинают входить в арсенал англоязычной гуманитаристики, а работы М. Холквиста, Р. Уэллека, Г. С. Морсона и др., новый перевод книги о Достоевском (1984) окончательно определяют «бахтинский поворот» в литературоведении США в этот период.

Концепция смехового слова является одной из важнейших составляющих теории комического М. М. Бахтина. Понятие смехового слова входит в бахтинскую философию смеха и связано с его эстетикой комического. Ученый использует его при выстраивании теории народной смеховой культуры, при анализе романного образа языка и говорящего человека.

В статье исследуются бахтинские работы 1920-х годов, отразившие процесс зарождения теории смехового слова в контексте эволюции литературоведческих интересов ученого. Показывается, что теория вербального оформления смеха и интерпретация смехового слова подготавливаются анализом целого ряда явлений языка, литературы и культуры.

Показательно появление в работах раннего Бахтина имен А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского, что позволяет уже на этом этапе отметить устойчивый интерес ученого именно к комической линии русской классики. В «Авторе и герое в эстетической деятельности» формируется круг понятий, по сути своей близких «смеховой терминологии» последующих десятилетий. Вопросы смеха, значения комического в творчестве отдельных авторов и в истории литературы в целом затрагиваются Бахтиным в рамках «домашних лекций». В «Проблемах творчества Достоевского» Бахтин подходит к описанию механизмов вербализации смеха.

В 1920-е гг. ученый «собирает» концепцию, происходит своего рода «назревание» идеи смехового слова, которая будет представлена в 1930–1940-е гг. в более или менее завершенном виде.

Целью статьи является анализ башкирского художественного романа с точки зрения создания образа природы. Объект рассмотрения – роман писательницы Гульнур Якуповой. Это эпическое полотно, в котором повествуется о любви и ненависти, верности и предательстве, патриотизме, дружбе народов, толерантности, о личных драмах и мировых трагедиях. В сюжетные коллизии вплетены и древнейшие страницы народного фольклора, летописной памяти, важные исторические вехи в жизни страны, а также актуальные проблемы современности. В центре сюжетной линии – образ Женщины, являющейся не только хранительницей очага, традиций, душой собственного дома, но и всего мира: матери деревни Тулпарлы осознают, что рука, качающая колыбель, владеет и всем миром. Трилогия, начавшаяся с рассказа маленькой девочки Нурии о том, как она еще в утробе матери, «в малой Вселенной» в ее понятии, удивительным образом ощущает связь с загадочным внешним миром, который в данном случае представляет собой послевоенную деревню, ее семью, где одни женщины. Новаторство произведения в том, что одним из главных героев произведения является Природа, которая приняла прямое участие в воспитании Нурии: формировала гармоничный внутренний мир героини, чувство любви к Отчизне, родной земле.

Одной из ключевых проблем творчества Равиля Бухараева является проблема восприятия его героем «Родины» и «Чужбины». В предлагаемой статье дается обзорное рассмотрение этой интересной и перспективной темы. В качестве объекта исследования был выбран цикл «На ту сторону», в котором вопросы, связанные с духовно-психологическим самочувствием человека на «Родине» и «Чужбине», представлены в наиболее концентрированном виде. «Чужбина» в произведениях Р. Бухараева имеет по преимуществу территориальное, географическое измерение, и в ее роли выступают такие страны, как США и Чехия. Автора при этом занимает не столько социальный уклад жизни, сколько естественные, природно-пространственные характеристики «Чужбины». Именно через пространственные описания Р. Бухараев постигает глубину укорененности людей в космоприродные темпоритмы; отсюда, к примеру, в США героя увлекает жизнь провинциальной глубинки, не связанной напрямую с деятельностью правительства и государственных учреждений, а небоскребы, рукотворные создания, превращаются поэтическим воображением в «разновидности» высоких гор. В самом факте такого весьма пристального внимания к пространству, по нашему мнению, проявляются глубинные стороны традиционного тюркского мировоззрения. «Родина» у Р. Бухараева – и родной простор во всем своеобразии растительного мира, и необъятное «царство» прошлого, прежде всего детства и юности, времени, ассоциирующегося с нежным и спасительным «покоем неведения». Инвариантным образно-символическим элементом, лежащим в основе подобной трактовки «Родины», является библейско-коранический «Рай» – утраченный, но вновь обретаемый силой неисчерпаемой индивидуальной памяти, хотя и вызывающий чувство слезной тоски, ностальгии. Кроме того, «Родина» для Р. Бухараева – синоним связи поколений.